Восстания Обиточенских крестьян

  

Первыми жителями будущего Обиточного стали перевезенные сюда с Саратовской губернии крепостные крестьяне графа Орлова-Денисова. В 1801 году они построили землянки, давшие начало будущему селу Обиточное – Денисово. Позже сюда были переселены такие же крепостные крестьяне из Курской, Калужской и Владимирской губерний. Кроме крепостных в селе постепенно селились и беглые крестьяне, отставные солдаты, казаки. К середине 19 века село становится одним из наибольших в Таврической губернии и в нем насчитывалось 1367 душ. Это составляло две трети от общего числа крепостных Александровского уезда.

 

Вновь прибывшие через какое-то время также попадали в крепостную зависимость, но вольная кровь требовала выхода и поэтому нередко в крестьянской среде возникали волнения по поводу несправедливости такой жизни.

 

С особой силой недовольство вспыхнуло после объявления Манифеста об отмене крепостного права от 19 февраля 1861 года.

 

 

Имение Глебовой

 

Для его оглашения в Обиточное прибыл губернский секретарь Яков Петрашов. Во время общего собрания при зачитывании статей Манифеста о выкупе усадеб и полевых наделов крестьяне загудели, не веря написанному. Из толпы раздались крики:

 

« — Врет! Читайте настоящий Манифест!»

 

Петрашов вновь прочел то же самое. Тогда крестьяне окружили секретаря, вырвали у него из рук бумаги с Манифестом, а самому Петрашову надавали тумаков, приговаривая:

 

«-Вместе с барином задумал нас обобрать и царя оболгать!».

 

На следующий день в селе началась стачка – на барщинные работы крестьяне не пошли. Приказчика, который пытался силой заставить крестьян идти на панщину, также охладили затрещинами.

 

Информация о возникших волнениях в Обиточном была передана тогдашнему губернатору Жуковскому, который 17 апреля 1861 года от Бердянского земского исправника Петровского и чиновника по особым поручениям Волошкевича выехать на место и «вразумить крестьян об их обязанностях по новому положению».

 

Но все увещевания вышеназванных господ и присоединившегося к ним для наведения порядка фигель-адьютанта Бобринского не оказали на волнующихся крестьян никакого действия. Тогда самых активных зачинщиков бунта подвергли порке розгами. После этого ситуация в селе несколько успокоилась, и крестьяне дали слово снова выходить на барщину. Однако горячие головы продолжали мутить воду и искать правду. Они направили письмо предводителю уездного дворянства Иваненко, который 18 мая лично прибыл в имение графини Толстой для выяснения этого вопроса. После долгих бесед Иваненко согласился с требованиями крестьян и предложил управляющему имением уменьшить барщинные работы.

 

 

Имение Глебовой

 

Однако после его отъезда всё осталось по старому, количество отработки не уменьшилось. И тогда в Обиточном вспыхнула новая стачка, крестьяне вновь перестали выходить на работы. Граф Толстой, который жил в то время в Москве, обратился за помощью в подавлении бунта крестьян в Симферополь к военному губернатору Таврической губернии, на территории которой находилось имение его жены. В телеграмме датируемой 20 июля 1861 года он писал: «В имении жены, близ Ногайска, Обиточное, крестьяне вышли из повиновения, работы остановись, хлеб, скот пропадают, все тащут… Прошу помощи в усмирении бунтовщиков».

 

В ответ на его обращение уже 25 июля в Обиточное прибыли войска из Мелитополя и Бердянска под командованием штабс-офицера подполковника Ваха в количестве 255 человек (в том числе 155 солдат пехотного полка и 100 конных казаков). Вах приказал собрать всех крестьян на площади. Однако слух о прибытии солдат загодя разнесся по селу и крестьяне ушли работать в поля на свои наделы. Тогда за ушедшими были высланы казаки, которым под угрозой применения оружия удалось-таки собрать крестьян на центральной площади Обиточного. От бастующих потребовали выхода на барщину и беспрекословного подчинения помещику. В ответ крестьяне начали молча расходиться. Тогда солдаты окружили их плотным кольцом, из толпы вывели 16 активистов, которых начали пороть розгами, а всех остальных для острастки поставили на колени. После этого вожаков восставших бросили в бердянскую тюрьму. Сохранились имена таких крестьянских правдоискателей. Это были Василий Голик, Тимофей Мамонов, Андрей Еременко, Василий Баклажаков, Григорий Гиренко, Антон Улазко и другие.

 

Несмотря на такие жестокие меры, протестные настроения среди Обиточенских крестьян продолжались еще два года. Так, начиная с февраля 1863 года, крестьяне вновь отказывались выходить на барщину, когда остались незасеянными почти 10 тысяч десятин вспаханной земли. Работы остановились почти на весь сезон. Тогда в конце ноября для усмирения бунтовщиков вновь прибыли карательные части, на этот раз под руководством ротмистра Безобразова. И снова начались новые наказания. Но, в конце концов, в декабре 1863 года крестьяне были вынуждены дать согласие на получение «дарственных» наделов. Правда, условия их выделения все равно диктовались желаниями помещицы Толстой.

 

 

Имение Глебовой

 

Картина подобного крестьянского бунта хорошо показана в романе Г.П. Данилевского «Беглые в Новороссии» (приводится с сокращениями):

 

«….Привели лошадей, притащили повозку. Стали запрягать. Левенчук стоял связанный. Висок у него был расшиблен, и кровь текла из-под растрепанных темных волос. Антропка, опьяневший от бешенства и от прежде полученных побоев, ходил возле него и громко на все лады ругался. Бабы пугливо жались к стороне.
— Готово? — спросил отважно Абдулка, спешивший выиграть время, — мы и барина не станем беспокоить! в суд его, разбойника!
— Братцы! — громко крикнул косарям связанный Левенчук, — они меня побили, связали, в суд хотят везти! А сам барин ихний мою невесту украл… Я, братцы, Левенчук! Попова девка за меня просватана была… Она у полковника тут взаперти… в любовницах. Спасите, братцы! не дайте праведной душе погибнуть!.. Спасите!
— Ну, еще рассказывать! — начал Абдулка.
Последних слов Харько не договорил. Абдулка, Самуйлик и Антропка схватили его и потащили к телеге, снова угощая побоями.
— Э, нет! — отозвался тот самый батрак, которого Харько угощал с утра, загородя им дорогу, — я сам пойду до барина! За что вы его бьете и тащите?..
— Да, да! за что? — говорили в толпе и косари, испуганными и озлобленными кучками сходясь к ним.
— Э, да что на них смотреть! тащи его! Самусь, садись, вези его! Антропка, бей по лошадям!
— Нет, не пущу! — сказал охмелевший батрак, загораживая лошадям дорогу.
Тут прибежали с криками остальные косари из шинка. Произошла общая свалка. Одни тащили Левенчука к повозке, другие отталкивали его назад. Весть о том, что это жених воспитанницы священника, украденной полковником, облетела всех.
Толпа между тем шумела: «Как! Быть не может! Так этого самого невесту? И им спускать? Не заступиться за него? Где же тому конец будет?»
— Пойди, братику, — сказал Харько батраку, откашливаясь и харкая кровью, — пойди, хоть осьмушку вынеси! Все печенки, ироды, отшибли! Ишь ты, кровь пошла…
Косари орали более и более.
Панчуковский хотел что-то сказать и затих. С надворья раздался страшный гул голосов, и одно из окон в мезонине зазвенело.
— Береги ее! — успел только сказать Панчуковский Домахе и выбежал на балкон.
Едва Панчуковский вошел туда, как увидел, что перед запертыми уже на замок его воротами стоит куча народу, а Абдулка, Самуйлик и конторщик бранятся сквозь затворы.
День между тем, как часто бывает на юге, нежданно изменился. Вместо жгучего, острого суховея, доносившего с утра под узорчатые жалюзи комнат сухой и волнистый шелест горящих в зное нив, небо стемнело, облака неслись густою грядой и накрапывал дождь.
— Что это? — громко спросил своих людей Панчуковский, склонясь через перила балкона.
— Косари взбунтовались, — робко ответил конторщик, — не хотят по полтиннику брать, требуют по два рубля.
— Ну, так гоните их взашей!
— Мы стали их гнать, а они в контору ворвались, стекла перебили, мы едва успели ворота запереть — все распьяно…
— Ваше благородие! — смело крикнул кто-то из толпы, — отдай девку! а то плохо тебе будет!
Взглянул полковник: вся толпа в шапках стоит. «Эге», — подумал Панчуковский, сильно струхнул и медленно вошел в комнаты с балкона. Сойдя впопыхах вниз, он позвал к себе Абдулку.
— Что там такое? говори правду.
— Плохое дело! Косари перепились, а тут еще бурлака тот пришел, девчонку эту требует…
— Отдадим ее, Абдул! Черт с ней! Еще бы чего не наделали… Что они? в ворота ломились?
— Запалим! говорят. Да нет, Владимир Алексеич, не поддавайтесь. Коли что, так я и ружье заряжу и по ним выстрелю холостым, напугаем их, они и разбегутся!
— Что же вы? — гудела толпа за воротами, — где это видано, чтоб девок с поля таскать? Тут не антихристы какие! Мы найдем на вас расправу…
— Вон отсюда, подлецы! — закричал опять сквозь ворота Абдулка, не отпирая железного засова. — Что вы пришли сюда буянить? Вон отсюда!
— Ломай, братцы! Топоры сюда! — уже без памяти ревела толпа, — не дают, так ломай! Пробьемся и возьмем силою у живодеров!
И в ворота снова ударили чем-то тяжелым, а потом оттуда наперли кучею все разом. Схваченные и прокованные железными скобами ворота только слегка заскрипели, но не подались.
Абдулка метался между тем, что было мочи, и ругался на все лады, грозя дерзким карою станового, исправника и самого губернатора.
— Что нам теперь исправники и ваши становые! Вы девку нашу отдайте! Тут наша воля, в степи-то нашей! До суда далеко! — выкрикивали голоса за воротами.
Полковник взбежал снова наверх. На площадке лестницы он натолкнулся на совершенно обезумевшую от страха Домаху. Старуха жевала что-то помертвевшими губами и, простоволосая, не успев накинуть на седую голову платка, дико смотрела на Панчуковского.
— Где она? — спросил полковник, идя поспешно мимо старухи.
— Там; это я ее заперла на ключ. Еще бы не выскочила к ним сдуру…
— Ну, береги же!
Он вошел в верхнюю комнату, бывшую к стороне ворот, и из-за притолоки окна увидел у ограды целый лагерь. Какие-то верховые явились… Народу было человек триста или более. Одни сидели, другие стояли или ходили кучками, как бы обсуждая, как исполнить затеянное. Трое лестницу какую-то с овчарни тащили. Остальные шли, разместившись по траве; горланили все.
«Вот и поди, живи тут в этой необъятной Новороссии, — мыслил Владимир Алексеевич, — тут чистую осаду Трои выдержишь; успеют и взять тебя, и ограбить, и убить, пока дашь знать властям хоть весточкой! Думал ли я дожить до этого? А! вон еще что-то замышляют!..»
Прибежал наверх, запыхавшись, поваренок.
— Что ты, Антропка?
— Конторщик просит кассу в дом внести; неравно вломятся, боится, что растащут.
— Вломятся? в ворота? Что ты!
— Да-с.
— Ты почему думаешь?
— Стало, можно, коли между ними вон беглые ростовские неводчики появились и бунтуют, как бы чего по правде не было, ваше высокоблагородие.
Панчуковский еще раз глянул из-за притолоки. Новая картина открылась перед ним. Овцы его бродили врассыпную без пастухов. Шинкарь откупщика, зная уже нравы таких событий в степях, с еврейскою предусмотрительностью запрягал себе лошадь за хатою шинка. А из двух батрацких изб, спустившись тайком в лощину, бежали вдали, по пути к камышам на Мертвую пятеро батраков, батрачки и мальчишки-табунщики потрусливее, со страху бросив в хатах и барское добро и свои пожитки.
Панчуковский сошел снова вниз. В кабинете Абдулка быстро заряжал ружье.
— Вот я их! Я их!
И, зарядив, он пошел опять на балкон мезонина. Из толпы через ограду швыряли уже изредка камнями.
— Разойдитесь! — крикнул опять с балкона Абдулка. — Вас обманули; тут никакой девки нет! А плату сполна мы вам вышлем; только усмиритесь и не бунтуйтесь, братцы, вот что!
Град увесистых камней и побранок из толпы ответил на эти слова, через стены.
— Так стойте же! — крикнул Абдулка с балкона, приложился из ружья и выпалил.
Чей-то серенький конек заржал, побежал и, на пяти шагах споткнувшись, упал, убитый наповал в голову.
— Ты же говорил, что зарядишь холостым? — спросил, испугавшись, Панчуковский.
— Так им и надо-с! Шельмы, а не люди!
Осаждающие действительно были озадачены выстрелом, кинулись врассыпную и вдали, у хат и овчарен, снова стали собираться кучками. Кто-то громко грозил из толпы, что подожгут овчарни и батрацкие хаты. Другой топором помахивал издали.
«Что тут делать?» — думал полковник, ходя то вверх, то вниз по лестнице дома. Люди наскоро пообедали и ему стали накрывать на стол.
— Есть у ворот сторожа, Абдул?
— Есть, Антропка с собаками караулит; я их с цепи спустил…
— Ну, как бы дать знать в стан либо в город? — спросил Панчуковский. — Я-то их не боюсь, да как бы не подожгли чего! Ведь такого дела и ожидать было трудно…
— Ночью разве Самойлу верхом пошлем, авось прорвется через них!
Встал полковник из-за стола. Пошел с Абдулкой опять наверх. Смотрят: к толпе осаждающих подъехал какой-то фургончик парой. Сидевший в нем о чем-то говорил с косарями. Вот собирается отъезжать, на дом полковника смотрит…
— Маши, Абдул, платком или хоть полотенцем помаши, авось заметят…
Сбегал Абдул за полотенцем, свесился с балкона и давай махать.
— Кажись, из фургона махнули! — сказал Абдулка.
— Это тебе показалось, уехали… Ну, что же мы теперь будем делать?
Осаждающие будто притихли к вечеру, пошли к шинку. Настала ночь. Разумеется, ночью не спала ни на волос вся дворня полковника, карауля везде, чтобы буяны не перебрались где во двор через стены или в ворота. Говорят, что сам полковник на цыпочках, в продолжение всей темной, сырой ночи, не раз обходил дозором все уголки двора, прислушивался к побранкам и к вольным песням неунимающихся буянов и три раза кормил собственными руками постоянно голодных до той поры сторожевых собак, и те с охрипшими от надрыва горлами лаяли и метались по двору всю ночь. «Вот так Русь! — думал полковник, — чего только в ней не бывает!»
Ночью, под предводительством Самуйлика, была сделана, в виде рекогносцировки, вылазка со стороны осажденных к колодцу. Партия смельчаков состояла из самого Самуйлика, двух кухарок, повара и прачки. Они очень осторожно вышли, миновали овраг. Но за ними ввязалась одна из цепных собак, наткнулась на сторожей у колодца, разлаялась, и их открыли. Поднялась тревога. От шинка двинулась куча в погоню. Смельчаки бежать. У самых ворот произошла свалка, и поварчука съездили сзади так по уху, что тот едва успел в ворота вскочить. Воцарилась снова тишина.
Ночью, страшно усталый, полковник вздремнул было на ходу, прилегши где-то в зале на диване. Вдруг его будят.
— Что такое?
Смотрит… Окна дома ярко освещены. В зале стоят также освещенные, бледные от испуга, его советчики, Абдулка и Самуйлик.
— Что это?
— Избы батрацкие горят, огонь к овчарням перебрасывается… Это они; тот-то бурлака, верно, поджег-с!
Молча взошел Панчуковский опять на балкон.
— Отдайте нам девку! девку отдайте! — доносились голоса сквозь дождь с пригорка.
— Фу ты, пропасть! — сказал, в свой черед, не выдержав, Панчуковский. — Да что же это со мной делается? Иди, Абдул, бери Оксану, отдай им… Вот не ожидал!
— Мы уже ходили к ней, Владимир Алексеич; да она сама теперь напугалась: сидит и дрожит; боится и выглянуть на эти чудеса.
— С чего же это все нам сталося, Абдул?
— Жид-шельма, должно быть, удрал со страху; они, верно, разбили бочку и перепились.
— Кричи же им, Абдул, что я все отдам: и Оксану и деньги, какие просят, — чтобы только унялись!
Стал опять кричать Абдул, ничего не выходит. И звонкий дотоле голос его едва долетал через ограду, в шуме и в реве пожара, истреблявшего батрацкие хаты. А от шинка неслись звуки бубна и песен, несмотря на дружный дождь, шедший с вечера. Но небывалая ночь кончилась. Стало светать. Густые туманы клубились вдали. Пожар не пошел далее.
От толпы подошла к воротам новая куча переговорщиков; все они были пьяны и едва стояли на ногах.
— Что вам?
— Мы до полковника… пустите; мы за делом…
— Зачем?
— Дайте нам девку нашу да бочку водки еще; мы уйдем.
— А кнутов? — закричал, не выдержав, Абдулка в щель ворот.
— Нет, теперь уж нас никто не тронет; мы бурлаки, а бурлаков турецкий салтан берет теперь под покров!
Такие толки действительно в то время ходили между беглыми.
Пока люди полковника переговаривались с пьяными депутатами, сам Панчуковский, совершенно растерянный, сидел у письменного стола.
— Не догадался я, забыл послать ночью верхового в город или хоть к соседям; кто-нибудь прорвался бы на добром коне. А сегодня уже поздно: они оцепили хутор кругом и, как видно, идут напролом! Поневоле тут и о голубиной почте вспомнишь.
Панчуковский написал наскоро письмо к Шутовкину, прося его дать знать об этих событиях в стан и в город, и позвал Самуйлика.
— Ну, Самуйлик, бери же лучшего коня да скачи к Мосею Ильичу на хутор, напролом; авось проскочешь… А ее я выпущу!
Вздохнул Самуйлик, вспоминая собственные советы и предостережения полковнику, когда тот замышлял об Оксане. Но не успел Панчуковский передать кучеру письма, как с надворья раздались новые крики.
— Что там? — спросил полковник и подбежал к окну. — На ток, на ток! — ревела толпа, подваливая снова от шинка, — скирды зажигать! Не соглашаются, так на ток! Небось выдадут тогда! Валяй, а не то так и нивы запалим!
Опять загудели крики. Пьяные коноводы направлялись уже к току. Душа Владимира Алексеевича начинала уходить в пятки. Но в это время вдали, за косогором, звякнул колокольчик. Ближе звенит и ближе. Застучало сердце Панчуковского. Он вскочил и взбежал в сотый раз наверх. Разнокалиберный люд столпился у шинка. Раздались крики: «Исправник, исправник!» Не прошло и минуты, как толпа мигом пустилась врассыпную, кто по дороге, кто к оврагам, кто в недалекие камыши. Кто был с лошадью, вскочил верхом; все пустились в разные стороны. В сизоватой дали, из-за косогора, точно показалась бричка вскачь на обывательских. За нею, верхами же, скакали человек тридцать провожатых. То были понятые. Так всегда здесь в степи ездил на горячие следствия любимец околотка, исправник из отставных черноморских моряков, капитан-лейтенант Подкованцев. За ним, также вскачь, ехал еще зеленый фургон. С форсом подлетев к растворенным уже настежь воротам Панчуковского, Подкованцев остановился, скомандовал понятым: «Ловить остальных; кого захватите, в кандалы! лихо! марш!» — въехал во двор, вылез из брички, взошел, пошатываясь, на крыльцо и в сенях встретился с полковником, у которого, как говорится, лицо в это время обратилось в смятый, вынутый из кармана, платок.
— Честь имею во всякое время, кстати и некстати, явиться другом! — бойко отрапортовал залихватский капитан-лейтенант, постоянно бывший навеселе и говоривший всем помещикам своего округа «ты».
— Ах, как я рад вам! Избавитель мой!…»

 

———————————————————————————————————————————————————————————

Если Вам понравился материал этой статьи, то Вы можете помочь блогу Исары Горного Крыма, а мы со своей стороны обещаем новые увлекательные материалы по истории Крыма и Лукоморья.

 

2

  • хочу сказать спасибо за эту прекрасную статью, которая является для меня очень интересной в рамках моих исследований.
    автор, пожалуйста, проверьте ваш фейсбук указанный на этом сайте или дайте другие актуальные контакты для связи с вами, пожалуйста.

    Саша 21.Янв.2024 1:15
  • Благодарю!

    Исары Горного Крыма 22.Янв.2024 9:31

Ваш отзыв