Были села Вербового. Часть 2
Продолжение воспоминаний Василия Иосифовича Палько (годы жизни 1937-2009) , в которых повествуется о его детстве прошедшем в селе Вербовом Пологовского района Запорожской области. Описанные события происходили в период с 1940 по 1946 годы. Начало смотрите здесь.
——————————————————————————————————————————————————————————————————————————
Не менее интересно проходили и те вечера, когда отец после двухсуточного дежурства на своей работе, возвращался на выходной домой. Мы за время его отсутствия успевали соскучиться по нему, как и он по нас. Это было видно по тому, как он относился к нам, обращался с нами, разговаривал, расспрашивал о наших делах, рассказывал о своей работе и делился новостями, происшедшими за пределами нашего дома за это время. Но надолго одни мы не оставались. Едва успевали поужинать, как тут же начали приходить соседи. Не могли мои земляки сидеть в праздности, без дела, сидеть по домам, сложа руки. Им постоянно требовалось о чем-то разговаривать, что–то обсуждать, высказывать свое мнение, спорить и в этих спорах доходить до какой-то своей истины. Коллективисты по своей натуре, их всегда тянуло на люди, в общество. Тем более не могли без известий о том, что же делается за пределами их «среды обитания». Я долго, уже повзрослев, думал, почему люди приходили в гости к нам, а наши родители не так уж часто покидали по вечерам в это зимнее время свою хату. И пришел к выводу, что дело в двух вещах. Во-первых, отец, работая на постоянном и таком бойком рабочем месте, каким была конюшня, являлся как бы носителем информации. Благодаря тому, что на конюшню с самого утра и до позднего вечера постоянно приходили люди. Запрягали лошадей, разъезжались по своим делам как в пределах своего села, так и по другим населенным пунктам, в том числе и в районный центр Пологи или даже еще дальше. Потом в конце дня возвращались по своим домам с кучей всевозможных новостей. И таким образом, конюшня становилась действенным центром, что было при отсутствии радио, газет, тем более телевидения, о котором в те времена даже не предполагали, что такое чудо может быть, центром оперативной и надежной информации. А доставщиком такой информации в наш угол села, где люди в такую погоду предпочитали не удаляться без особых причин далеко от дома, и был наш тато. Второй причиной было то, что в нашей семье всегда царила теплая благожелательная атмосфера, ко всем. Как к своим, так и к посторонним относились тепло и уважительно, без ненужных проявлений эмоций и люди чувствовали себя легко и комфортно. Это всегда в нашей семье практиковалось, такой климат я всю свою жизнь я ощущал сам на себе. В таком же духе посторонние люди относились к нашей семье. Неоднократно слышал от других доброжелательные отзывы о наших родителях.
Соседи подходили по одиночке, по мере того, кто и как успевал «управиться» по хозяйству. Обычно первым приходил наш самый близкий сосед дядько Герасим, отец Гальки и Любки, наших друзей и партнеров по играм. Следом подходил дядько Егор Лысенко из пятой хаты по нашему ряду, потом заглядывал на огонек дядько Алексей Шаповал, за ним следом Федор Кондратович Бакута. Оба с соседней улицы под названием Прогон. Тоже долго и старательно очищали обувь от налипшей грязи, шоркали ногами по кучке курая. Оставляли обувь в сенях и походили в хату в толстых шерстяных домашней вязки носках. Снимали верхнюю одежду и с ходу включались в разговор.
Хорошо помню я эти вечерние посиделки в нашей хате и то, как они мне нравились. За окном темнота, хотя еще и не позднее время, свистит в узловатых сучьях голых деревьев порывистый ветер, швыряет с размаху дождевые брызги и барабанит ими в небольшие стекла окон. А в хате тепло, светло, уютно. Особое настроение создает огонь в печке, в раскрытую дверцу которой мы с Маней время от времени подкладываем пучки соломы, поддерживая огонь, устроившись на низеньких скамеечках. Одновременно навострили уши, не пропуская ни одного слова, прислушиваемся к интересному разговору старших. И хотя эти разговоры были иногда ни о чем и в то же время обо всем, мы вслушивались в каждое слово, даже несмотря на то, что многие из них были для нас непонятными. Но мы слушаем с неослабевающим интересом, потому, что это разговоры людей много проживших на свете, много повидавших и много переживших. К тому же они старше нас, а к старшим всем детям в селе тогда прививали почтение и уважение, что сейчас считается старомодным, к большому моему сожалению. Дядько Алексей Шаповал, его на нашей улице все почему-то называли Алешкой, прошел первую мировую войну, где-то в Галиции потерял ногу, ходил на деревянном протезе и с палочкой, что не помешало ему по такой темноте слякоти пробираться к нам по меже между огородами. Интересно было слушать его рассказы о войне, о всяких боевых случаях и эпизодах, о службе и порядках в армии того времени. Более молодые, почти одногодки, дядьки Егор и Герасим да и наш тато тоже служили в армии, но в войне, даже гражданской, им принимать участие не довелось. Она, эта гражданская война, к началу их службы уже заканчивалась, к счастью. Хотя и им было о чем порассказать.
Самым пожилым среди всех собравшихся был Федор Кондратович Бакута. Сейчас думаю, что если бы он носил «оселедець», то здорово был бы похож на лихого запорожского казака в исполнении Михаила Боярского из кинофильма «Тарас Бульба». Такой же как тот казак — худощавый, жилистый, высокий. Только у дядьки Федора была пышная, уже наполовину седая, шевелюра.
Дядько Федор был лет на двадцать старше нашего отца, но не смотря на это сблизила их и сдружила «одна, но пламенная страсть», а именно – любовь к лошадям. И того и другого хлебом не корми – дай только поговорить о лошадях, об их характерах и нравах, качествах и привычках. Оба помнили всех чем-либо выдающихся лошадей, встречающихся в их жизни, рассказывали о всех необычных случаях и историях. Федор Кондратович, как и тато, участник Первой Мировой, служил в кавалерии, награжден двумя Георгиевскими крестами. Потом служил и в Первой конной армии у Буденного, даже получил из его рук какое-то именное оружие, чем очень гордился. Лихой конник, он и рассказчиком был превосходным, когда он рассказывал, как правило, с характерным для него юмором, то не только мы, дети, но даже взрослые заслушивались…
А беседа не прекращалась. Дверка печки открыта, огонь то вспыхивает, то гаснет, все смотрят на этот огонь, зачарованно слушают. Потом дядьки хотят курить, нас с Маней отправляют на большую печку, а сами устраиваются на корточках вокруг открытой печки. Тяга в печке хорошая, табачный дым в хате не чувствуется, потому что весь улетает через трубу вверх, на улицу, где не прекращается непогода. Большая печь, на которую мы перебрались, потому и называется большой, что занимает, как я уже говорил, чуть ли не четвертую часть комнаты. Она являлась непременным атрибутом любого крестьянского жилища в те времена. В отличие от маленькой кирпичной печки, которую называли плитка,и на которой ежедневно в холодное время года и готовили еду и обогревали ею обе комнаты, большую печь разжигали раз в неделю, обычно по пятницам. В ней выпекали хлеб, сразу пять-шесть буханок — на всю неделю и на всю семью, большое количество с разнообразной начинкой пирогов, сушили летом фрукты. Пока печь эта была горячей – успевали нагреть воду в больших чугунах и больших кастрюлях — пятница была для всей семьи банным днем. Устанавливали перед пышущей жаром печкой корыто с горячей водой и по очереди принимали «ванну». Когда купались взрослые, то окно закрывали одеялом. Так было заведено, потому что стеснялись.
Большая печь представляла собой кирпичное сооружение, обмазанное глиной и побеленное известью. На ее фасадной стороне находилось подпечье. Это такая ниша в основании самой печи у самого пола, здесь хранились большие и маленькие чугунки, сковородки, иногда сушили топливо для будущих растопок Выше устроено поддувало, потом еще выше – закрывающееся деревянной дверкой так называемое устье печи, по сути дела это вход в саму печь, под ее арочным сводом и происходило таинство выпечки хлеба.
А еще выше, почти под самым потолком от корпуса печи вертикально вверх до самого потолка и через потолок шли два дымохода. Через них дым проходил в горизонтальный дымоход на чердаке и потом в дымовую трубу и на выброс. Вот эти два вертикальных дымохода и образовывали вторую нишу. Низ этой ниши был сделан плоским и являлся по сути дела верхней частью самой печи. Здесь было достаточно просторно и тепло. Протопленной раз в неделю печи было достаточно для того, чтобы тепло сохранялось в течении трех или четырех дней. Здесь еще с лета лежали, на хранении ватные матрасы, одеяла, лишние перьевые подушки, что при наличии в хозяйстве большого количества кур было не удивительным. Здесь же, кстати, в наружной, капитальной стене было устроено маленькое окошечко со стеклом размером с экран среднего телевизора. Через это окошечко можно увидеть хату тетки Нинки, весь их двор и даже часть нашей улицы.
Но сейчас темно, смотреть бесполезно, да и ни к чему. Наше внимание приковано к другому зрелищу. Устроившись втроем на печи, мы как галчата в гнезде, выставив головы наружу, с верхотуры с интересом наблюдали за происходящим внизу. А там дядьки закончили курить, отравив себя самодельными самокрутками из крепчайшего самосада, выращиваемого на собственных огородах, снова начинали разговор. Темы этих разговоров – необъятные. Обсуждали новости и события, происходящие на наших улицах, в нашем селе, в районе и даже по всей стране и в целом мире. Говорили о делах в колхозе, в семьях: кто женился и на ком, кто родился, а кто ушел в мир иной. Говорили о погоде, об урожае прошлого года, о видах на урожай года грядущего. Часто говорили о международном положении, и здесь были свои политики и стратеги, велась речь и о более приземленном: кто куда ездил на базар, кто что продал или купил и по какой цене, какие и где они более приемлемы. Ну, полный и квалифицированный экономический обзор. Куда там нынешним. деловым обозрениям новостей по телевизору! А когда эти темы иссякали, то переключались на воспоминания событий и обстоятельств личной жизни или дела давно минувших дней. Вспоминались случаи, факты, легенды, мифы, сказания и предания «старины глубокой», слышанные ими от своих родителей, а теми – от своих отцов и матерей, дедушек и бабушек. Словом, всё, что устно передавалось из уст в уста, от поколения к поколение, видимо в такие же ненастные долгие зимние вечера, когда у крестьян был минимум работ и максимум свободного времени.
Верховья балки Вербовой — Течии
——————————————————————————————————————————————————————————————————————————
Говоря о делах давно минувших дней, наши дядьки чаще всего упоминали Запорожскую Сечь, Екатерину Великую и князя Потемкина-Таврического. Они жили в этих местах, на этой земле, это им было интересно и близко. Далеко в глубину веков не проникали. Впервые об этих временах я узнал не в школе и не из книжек, а именно из этих бесед в нашей хате от взрослых. О Екатерине, называя ее «царица», помню, люди отзывались не очень почтительно и лестно. Говорили не о том, какая она была правительница и российская императрица, хорошая или плохая, а о том, что ни за что ею была разрушена Запорожская Сечь.Свободолюбивая, разгульная, героическая, бескорыстная и по-современному демократическая вольница, постоянно воевавшая то с турками-басурманами, то с «клятыми ляхами», а бывало, что и с русскими воеводами, вся в мифах и легендах, Запорожская Сечь пользовалась у моих земляков высочайшим уважением и авторитетом спустя и два века почти после того, как ее не стало.
А ликвидация Сечи вызвала у людей негативное отношение к автору этого действа, как у самих казаков, так их потомков. И в знак протеста, как известно из истории, значительная группа запорожцев переселилась в устье Дуная под крыло своих давних врагов-басурманов и на земли, принадлежащие в то время туркам. Другая часть казачества нашла место постоянного жительства на Кубани. Не зря нынче в Тамани, ее окрестностях, да и по всему Краснодарскому краю так много людей с украинскими фамилиями, говорящих ни украинском языке, соблюдающих обычаи, обряды, уклад и фольклор своей бывшей малой родины. И, наконец, значительное число бывших запорожских казаков расселилась на десятки километров вокруг своей бывшей столицы на острове Хортица, образуя хутора, постепенно превратившиеся в села. Говорили, что и наше село основали они, и не только наше, но и практически все селения во всей области, которая так и называется – Запорожской. Что касается Потемкина, то о нем говорили почтительно, с уважением. Это, видимо, передалось нашим селянам от их предков, потому, что этот человек, по их словам никому ничего плохого не сделал. Наоборот. Основал у днепровских порогов большой город, который сначала назывался Новороссийском, а с 1802 года по 1926 год носил название Екатеринослав, названный так в честь Екатерины. Был губернским городом – столицей Екатеринославской губернии. Нынче это красивый, зеленый и благоустроенный Днепропетровск, с миллионным населением.
О так называемых «потемкинских деревнях», символизирующих что-то ненастоящее, призрачное, впервые услышал позже, наверное, в двадцатилетнем возрасте. И признаюсь, сразу не очень этому поверил. Какое же было мое удивление, когда узнал позже мнение многих ученых – историков, что это выдумка и фальсификация. А выдумка эта ведала о том, что будто бы Потемкин давал указания сооружать на пути следования Екатерины Великой, при посещении ею этих южных областей, макеты или силуэты красивых домов, издали похожих на настоящие. Что бы показать, как успешно он, Потемкин, правит этим краем и как богато и счастливо здесь живет простой народ. С тех пор любое очковтирательство и любую показуху именуют «потемкинскими деревнями». Но об этом тогда никто не слышал и не говорил. А говорили больше о том, что это князь Потемкин установил порядок и правила землеустройства и заселения этих бескрайних и пустынных просторов. Он также утвердил порядок обустройства населенных пунктов, очень бурно возникающих и развивающихся именно после ликвидации Запорожской Сечи. Этот порядок был настолько приемлемым продуманным и мудрым, существовал целых два века, вплоть до Великой Отечественной войны. Возможно, существует и сейчас. Что это такое – расскажу немного позже. А сейчас скажу о названиях, о которых довольно часто слышал в этих вечерних беседах – Глубокая, Конка, Течия (она же Вербовая), Кривая, Очеретовая, Терешкова, Чингул или Чангул. Не знаю, что обозначает это турецкое слово, видимо, сохранившееся с давних времен. Но позже узнал, что это названия балок в нашей местности. А еще позже не только побывал в каждой из них, но исходил их вдоль и поперек и до сих пор помню каждый овражек или поворот. Похоже, что не такая уж равнинная наша степь. Если посмотреть на нее с высоты, то она бы выглядела, как стиральная доска – балка, кряж, опять балка, опять кряж. Вверх-вниз, вверх-вниз. И еще с верхотуры можно было заметить, что маленькие балочки, как бы вливаются в более крупные, а те в свою очередь в еще более обширные, которые, в свою очередь тоже объединяются и «впадают» в самую значительную из них — долину реки Конка. По сути это тоже балка, только обширная, большая. В литературе она обозначается, как долина реки Конка, хотя никакой реки, ныне живущие люди практически не видели. Конечно, бывали годы, когда после снежной зимы или редких летних ливней, в низинах скапливалось какое-то количество талых или дождевых вод, но через неделю от них оставались только небольшие лужицы. А еще через некоторое время и эти лужицы пересыхали и на их месте оставались мелкие болотца, заросшие осокой и камышом. Тем не менее это была все-таки долина. Широченная низина, с протяженными пологими склонами из-за которых, видимо, и дали название широко раскинувшемуся здесь селу, названное Пологами С течением времени село отстроилось, увеличилось его население и оно превратилось в город Пологи – районный центр одноименного района. А в двенадцати километрах к северу расположился еще один районный центр – широко известное Гуляй-Поле – батьки Нестора Махно. Вдоль долины реки Конка по ее южному склону в западном направлении проложена железнодорожная линия, связывающая Пологи с Запорожье. Ежедневно по ней ходит пассажирский пригородный поезд. В Пологах эта линия раздваивается: одна ветка идет на Донецк, по другой можно доехать до Бердянска, что расположен на берегу Азовского моря. А самая ближайшая к нашему селу станция находится в двенадцати километров от Полог и называется Новокарловка. От нее и до нашего села тоже двенадцать километров и до семидесятых годов на станцию и от станции ходили пешком в любое время года и при любой погоде. Хорошо, если случалась попутная телега или другой какой-нибудь случайный транспорт. Только когда пустили маршрутный автобус на Пологи с заездом на станцию, проблема была решена. А до этого – с поезда выходишь на дорогу, называемую «шоссейкой» и вперед до самого села! Весной и летом это даже приятно. Дорога грунтовая, но посыпана мелкой каменной крошкой. По обе стороны дороги – вишни, абрикосы, шелковица, кое-где яблони или белая акация. Весной все в белом цветении, летом — в прохладной тени под любым деревом, даже кое-где имелись скамеечки, на которых при желании можно было посидеть, отдохнуть, а заодно полюбоваться окружающей панорамой. Осенью же эти деревья усыпаны фруктами – можно при желании сорвать и съесть, что хочешь и сколько хочешь. Одно негласное условие: ветки не ломать, деревьям никакого вреда не причинять. И что интересно – условие это неукоснительно выполнялось.
Если подняться по южному склону кряжа и остановиться на самой верхней его точке, а это будет расстояние примерно в три километра от станции и посмотреть назад на долину, то дух захватит от восхищения. Такая откроется картина – никогда не нее не насмотришься. Простор — от горизонта до горизонта. Мир красок, прозрачного воздуха, мир красоты и чистоты. На востоке горизонт закрыт садами, на всю ширину долины, даже домов не видно – это Пологи. Вплотную, чуть ли сливаясь в одно целое – село Шевченково, рядом ближе к нам село Инженерное, еще ближе поселок Каолин Приазовского рудоуправления, потом, тоже весь в фруктовых садах – Украинский хутор, за ним поселок бумажной фабрики. А прямо напротив — село и станция Новокарловка. Вот еще дореволюционной постройки красивое здание вокзала. Рядом – высоченная башня элеватора, а невдалеке начинаются сады и огороды села Малая Токмачка, потом снова какое-то село и дальше снова вся западная часть долины до самого горизонта закрыта зелеными садами. Это уже начинается город Орехов. Город старинный, известен еще с 1801 года, тоже свидетель деятельности князя Потемкина. Вначале он назывался Ореховой балкой. Теперь Орехов – тоже районный центр. Интересно, то, что одновременно, с одного и того же места можно увидеть во всей красоте два районных центра. Занимательно и другое – вся долина с востока на запад плотно застроена и заселена, а на географических картах, даже на самих подробных, не всегда можно найти обозначение этих райцентров, а уж других, гораздо меньших здешних поселений, на картах вообще днем с огнем не найти. А где-то в Сибири два зимовья рядышком обозначены на картах кружочком — «населенный пункт с количеством жителей до 10000 тысяч чел.», как сказано в легенде.
Вид на Дон
——————————————————————————————————————————————————————————————————————————
А теперь налюбовавшись прекрасным видом долины, ее темно-зелеными садами, изумрудной травкой в ее низинной части, побеленными известью стенами хат, еле видных среди зелени садов, повернитесь на сто восемьдесят градусов и с этой же точки того же кряжа увидите другую долину или балку – на этот раз – Глубокую. Но теперь с кряжа надо спускаться вниз и через три километра на юг будете уже непосредственно в самой низине балки, среди таких же беленьких хат, также спрятанных среди зарослей фруктовых деревьев. Это село под названием Ивановский хутор. Известное в наших краях тем, что в начале тридцатых годов здесь была детская трудовая колония для детей-беспризорников и детей, оставшихся без родителей. Эту колонию посещал в тридцатых годах писатель Максим Горький. Теперь здесь музей с мемориальной доской. А если пройти дальше балки Глубокой еще шесть километров, сначала немного вверх, потом по ровному месту, то и из-за невысокого бугра покажется сначала верхушка пирамидального тополя. Их у нас называют яворами. Сначала видна верхушка самого высокого из них, потом еще две – все разной высоты, одна верхушка больше, другая ниже, в третья еще меньше. Самое интересное, что эти первые деревья, которые видишь, приближаясь к селу по «шоссейке» со станции, растут на нашем дворе. Один явор посажен Колей, другой попозже – Петей, а уж совсем маленький – это моих рук дело. С этих яворов и начинается знакомство с нашим селом. Как и все села в округе оно расположено в балке, а название этой балки — Течия. Иногда в литературе встречается другое название этой балки – Вербовая балка. При спуске дальше вниз все больше открывается вид на село. Вскоре из-за яворов и купы других деревьев, более низких вишен и яблонь, сначала проявляется противоположный склон кряжа, потом уже полностью видны наши яворы, окруженные купой вишневых и абрикосовых деревьев так, что даже не сразу разглядишь и нашу хату и соседские хаты. Деревьями скрыты и три кургана, расположенные в степи перед окнами нашей хаты в километре или чуть дальше. Еще десяток метров и перед глазами теперь все наше село во всей красе. Растянулось по балке на расстоянии в семь-восемь километров, с востока на запад, даже не виден горизонт – ни справа, ни слева. Как и все села в наших краях по обоим склонам балки растянулись их улицы. На каждой улице, как правило, два ряда хат ровными рядами, с огородами по обе стороны улицы. Вот такие огороды и улица первыми и встречаются, когда входишь в село. Эта улица называется Барвиновкой, а в западной части села ее называют Зорькой. В восточной части она короче улицы Центральной, так как склон этой части балки изрыт небольшими оврагами и буераками. Короче, склон непригоден к застройке. В средней части улицы расположена семилетняя школа. От школы на Центральную улицу можно пробраться через балку по каменному мосту. Иначе в непогоду в другом месте через Течию не пройти. А здесь, рядом с дорогой от станции, где, кстати, находится хата тетки Степаниды, старшей сестры моей мамы, через балку насыпана небольшая дамба по которой в нормальную погоду можно проехать и на транспорте и пройти пешком, чтобы попасть на Центральную. Улица эта так называется только в средней части. В западной она называется Саивкой, а в восточной почему-то Качановой балкой. В середине села, как и положено, расположена небольшая площадь, вокруг которой размещалась церковь, клуб, контора колхоза, правление сельского Совета. Спустя годы здесь же появилась больница, библиотека и даже промтоварный магазин. Улица эта, как основная часть села, повторяю, протянулась с востока на запад на семь или восемь километров и превращается в уходящую в степь проселочную дорогу, соединяющую наше село с внешним миром на востоке, как и «шоссейка» на западе. За хатой деда Александра шлях резко поворачивается направо и идет мимо его двора, мимо его огорода, потом мимо нашего огорода, нашего двора и нашей улицы. Она у нас какая-то нестандартная, не такая, как везде. Узенькая, метров десять, только чтобы могли разъехаться две упряжки, вся заросшая спорышом, только по самой середине еле заметный след на траве от проезжающих изредка телег. И хаты только в один ряд, их всего восемь. Наша самая крайняя, дальше только степь. На другой стороне улицы, где по идее должны быть дома – хат нет. За то имеется живой забор их кленов, белых акаций и весьма странных, виденных только в нашей местности деревьев под названием гледычия, с десяти сантиметровыми твердыми и острыми шипами-колючками с карандаш длиной и ветками, среди которых осенью вырастают стручки тоже не маленьких размеров.
Не будем пока заходить в наш двор и в нашу хату, отложим это на потом, а сейчас надо пройти по шляху дальше по краю села. Минуем огород тетки Явдохи, ее двор и выйдем на широченную улицу между двумя рядами хат. Эта улица называется Прогон, и сделана такой широкой, чтобы можно было без проблем прогонять большое количество скота. И выходит она на шлях, который здесь образует развилку, один конец так и продолжает тянуться на запад, мимо двора и огорода дядька Василя Шияна, дальше на кряж Кривой балки, а еще дальше – на Куркулак, село в семи километрах от нас.
Другой конец шляха после развилки резко поворачивает прямо на юг, вверх на кряж, где возвышаются три неизвестно когда и кем насыпанные кургана и с этого кряжа через два километра под уклон начинается очередная балка – Чингул. А еще через четыре километра южнее, также с востока на запад протянулась балка Терешкова. Обе эти балки неглубокие, неширокие. Здесь, в этих балках и находились основные пастбища для личного и общественного скота. Разнообразная трава, подпитываемая грунтовыми водами даже жарким летом, быстро обновлялась, была постоянным и желанным кормом для скотины на протяжении всего лета.
Недалеко от шляха в обеих балках существовали полевые станы. Это такие небольшие временные домики, куда в летнее время перебирались люди на период уборочных работ. Работали в этот сезон обычно весь световой день, от зари до зари. Летние ночи короткие, а ездить, тем более ходить пешком в село за восемь километров туда и обратно на ночлег считалось крайне непрактичным, поэтому предпочитали ночевать тут же, в поле, дабы не тратить силы и время на ненужную ходьбу. Здесь размещались практически все лошади, имеющиеся в хозяйстве, вместе с обслуживающим их персоналом, а также вся уборочная техника: жнейки, молотилки, веялки, немногочисленные тогда трактора, комбайны, автомашины. Здесь на открытом воздухе готовились вкуснейшие обеды, здесь же мылись, отдыхали, смотрели иногда кинопередвижки.
Вот кинопередвижки — это было для нас самим интересным. Поздно вечером на стан приезжала машина с аппаратурой, киномеханик закреплял на высоченной скирде белое полотнище в качестве экрана. Все зрители, кто сидя где попало, кто лежа на только что обмолоченной соломе неотрывно смотрели кинофильмы. Мы, пацаны, ни один такой сеанс не пропускали, как бы далеко в степи это дело не происходило. Что для молодых ног восемь километров в степь туда и обратно в темноте протопать ради такого случая. К тому же родителей проведаем, а они на нас посмотрят. И что интересно, я никогда не видел, чтобы взрослые люди, смертельно уставшие за долгий день, во время показа фильма дремали или засыпали. Все смотрели на экран, все эмоции от происходящего там выражались на их лицах. До сих пор этому удивляюсь!
На центральной улице села
——————————————————————————————————————————————————————————————————————————
Рядом с полевым станом в обеих балках кто-то давно вырыл колодцы. Оборудованные по всем правилам они, служили людям и тогда, когда полевые работы заканчивались и люди перебирались поближе к селу. Я сам многократно, когда пас здесь коров- пользовался ими. Кристально чистая, прохладная в любую жару, вода из этих колодцев была чрезвычайно вкусной. Даже иногда эту воду приносили в бутылках домой, ибо из колодцев, имеющихся в каждом дворе, вода была жесткой и солоноватой. А вообще, эти балки мною исхожены пешком многократно вдоль и поперек. И мне до сих пор кажется, что помню каждый изгиб балок, каждый овражек, каждую норку суслика, вижу как они комично, стоя на задних лапках на холмиках, вырытых возле своих норок, пронзительно посвистывают, обозревая окрестности. Даже чувствую запах степных трав, которые пахнут в разное время года совсем по-другому.
А последние балки, о которых я хочу рассказать – это балка Очеретоватая и Кривая. Первая расположена в четырех километров южнее балки Терешкова.В этой балке, не зря называемой Очеретоватой, расположилось село с таким же названием – Очеретоватое. Очерет — так на украинском называется камыша, который в изобилии растет по низине балки. А балка эта ничем не отличается от других. Как проходит эта балка дальше — точно не знаю, известно мне только то, что на ней в восемнадцати километрах от Очеретоватой находится еще один районный центр – город Большой Токмак, как он назывался несколько десятков лет назад. Потом кто-то мудро рассудил, что город этот не очень-то и большой и он стал называться более скромно – просто Токмак. Тогда как село рядом с Новокарловкой так и осталось Малой Токмачкой.
Я так долго, подробно и нудно рассказываю обо всех этих шляхах и балках, потому что в будущем они будут упоминаться довольно часто, и чтобы было легче понять, что к чему. Например, таже Течия. Так и хочется представить ее этаким полноводным притоком большой водной артерии. Название у нее тоже подходящее. Оно в переводе с украинского языка означает: течение. Кто и когда назвал эту балку этим именем – Течия — никто не знает. Мама говорит, что помнит это название с детских лет – так называли эту балку ее родители, ее дедушка и бабушка. Хотя никакой воды, никакого течения особенного здесь никогда не наблюдалось. Правда был случай, когда выше по балке прорвало дамбу одного из прудов, устроенного жителями села Тарасовки или Басани. Этой водой наполнился другой нижележащий пруд, в результате была прорвана и эта дамба. Поток воды добрался по балке до нашего села. Залило все рытвины, ямы и овраги, но через короткое время вся вода испарилась или ушла в почву. Да в редких лужах пацаны долго еще находили живых карасей.
Мама говорит, что она помнит те времена, когда в Течии по всей ее протяженности росли вековые вербы, но в Гражданскую войну их кто-то и зачем-то вырубил. Эти разлапистые деревья со свисающими до самой земли ветками, как у ивы, и дали нашему селу красивое и звучное название – Вербовое. Да есть еще один интересный исторический момент – точно по средине Течии проходила граница между Таврической и Екатеринославской губерниями. Все, что южнее середины балки – это Таврия, что севернее – Екатеринославщина. Старшая мамина сестра, тетка Степанида, вышла замуж за Никифора Шаповала с улицы Барвиновка и стала жить там. Мама же продолжала жить со своей семьей на Саивке, то есть в Таврической губернии, но часто навещала свою любимую сестру, переходя балку. Если кто-то из домашних спрашивал: а куда это подевалась Зинка, то ответ был криминальным — убежала в Екатеринославскую губернию!
Памятник в Вербовом погибшим в годы войны советским воинам
——————————————————————————————————————————————————————————————————————————
За всю свою жизнь мне посчастливилось побывать почти во всех концах Союза, а также во многих краях за рубежом. И как человек, проживший безвыездно до семнадцати лет в селе и знающий эту сельскую жизнь не понаслышке, везде и всюду с интересом всматривался, где и как живут люди, в каких условиях, как построены и обустроены их жилища. И сейчас мне кажется, что практичней, удобней и целесообразней, чем у нас на Украине применительно к внешним природным условиям, больше нигде нет. Может это у меня проявляется местечковый патриотизм, не знаю. Но мне так кажется! В Мексике, например, красивейшая природа, уютные и ухоженные города и поселки, прекраснейшие памятники старины, мировые шедевры архитектуры. Ну, прицепиться не к чему. Но когда наш автобус при переезде из Мехико в Акапулько по какой-то причине отклонился от маршрута по горному серпантину и свернул в сторону какой-то индейской деревни, я ужаснулся, когда мы увидели ее поближе. Все дома раскиданные в беспорядке по поляне среди джунглей имели абсолютно не жилой вид и состояли из четырех бетонных панелей, похожих на те, из которых построены наши пятиэтажки. Только этаж здесь был один: три панели, установленные на земле ребрами – это стены. На них сверху положена четвертая панель – это крыша. Передняя стена отсутствует, видимо, за ненадобностью — тропики все же. На виду все, что делается внутри этого сооружения. А там ничего не делается. Худой усатый мужчина спит в гамаке, натянутом с угла в угол через все помещение. Все. Больше ничего и никого в домике не видно. А перед домиком, растут небольшие растения, очень похожие на те, что растут у нас в деревянных кадках, в коридорах различных учреждений. Среди этих зарослей несколько женщин возятся с посудой в окружении дюжины голеньких чумазых детей, играющих среди кур и поросят. Откуда-то притащили на продажу большую игуану с зашитым прямо по коже ртом (чтобы не кусалась). Это, оказывается, живой суп-набор для любителей экзотических блюд. И посреди этого беспорядка и хаоса в центре поселка такая же хибара из трех панелей с гордой вывеской – «Ресторан» и десятком теплых запыленных бутылочек «Кока-Колы».
Или в Египте. Там, не далеко от знаменитых пирамид в Гизе я обнаружил небольшое селение, представляющее собой скопление глиняных коробок с таким же потолком из глины. Это, как оказалось, жильем, здесь жили люди Дверные проемы без дверей, оконные проемы без рам. И все это на голом песке, и вокруг ни былинки, ни травинки.
А в Китае. Я несколько раз бывал в этой стране в служебных командировках. Обычно в крупных городах. Возили по вполне приличным улицам, селили в нормальных более-менее гостиницах. Ну кое-где грязновато, кое-где обшарпаны дома – ничего страшного. Страна, как страна. Но однажды для удешевления поездки руководитель делегации решил взять с собой свою переводчицу. Пригласил Марью Григорьевну, нашел ее где-то в Вихоревке. Как зовут ее по настоящему — понятия не имею. Но она настоящая китаянка. Как и когда она появилась в Союзе – я тоже не знаю. Знаю только, что десяток лет она не могла побывать на родине. А там у не родители, дети, другая родня. Их она не видела все это время. А тут такая удача – при ельцинской демократии можно поехать в Китай, да еще за счет фирмы! Не буду рассказывать об этой поездке. Скажу лишь, что по каким-то своим каналам Марья Григорьевна узнала, где и в каком районе Харбина,.а также по какому адресу находится ее родня и в нерабочее время решила ее навестить. Несмотря на запрет, а разрешалось иностранцам перемещаться только по строго оговоренным маршрутам, Марья решилась все-таки пойти на нарушение. Но одну ее мы не могли отпустить неизвестно — куда и наняв какое-то потрепанное такси и вскоре оказались недалеко за городом. От Харбина не больше километра, а будто попали в другой мир. Такого я еще не видел! Не буду описывать эти душераздирающие сцены встречи матери с детьми и всеми родными, а родней, по-моему, было все население этих запретных для нас мест Как не могу описать и саму деревню. Потому что описать эту невероятную нищету, эту грязь, эти фанзы, сооруженные из фанеры, картона, ржавой жести и обмазанные глиной, невозможно, да и не нужно. Что поделаешь – небогатая страна, страшная скученность при нехватке земли, отсталость экономики, Тем более, что у нас в Сибири, где пространств этих неизмеримо, а населения в деревнях такой недостаток, что на уборку урожая картошки, морковки и всего остального ежегодно с предприятий города направляли десятки тысяч горожан, даже в ущерб производству. Я сам был в таких поездках за все время работы здесь ни много, ни мало, а 23 раза, по разу за год. Практически был почти в каждой деревне Братского района и некоторых других районов Иркутской области и насмотрелся на все это вдоволь. Некоторые поселения вполне приличны, ухожены. Особенно те, в которых живут с давних пор переселенцы из Украины и Белоруссии. А таких, полностью говорящих на украинском или белорусском языке еще со столыпинских времен деревень, здесь немало. Но в большинстве люди не особенно озабочены тем, что вокруг их жилищ, как говорится, ни кола, ни двора. Стоит крепкая бревенчатая изба, а вокруг пусто. Заборы отсутствуют, нет никаких палисадников, грядок, ни цветов или других каких-нибудь растений. Хотя бы деревце какое-нибудь воткнули, рябинку там или черемуху. Голо вокруг. А на заднем дворе всякие неряшливо и абы как сооружены всякие сарайки, клетушки, загородки из разных по толщине и длине жердей. Хотя бы ножовкой как-то подпилили, подравняли. А ведь сколько древесины вокруг, лежит, гниет. Вот бы хоть сотую часть ее к нам, на Украину! А улицы? Разбитая тракторами проезжая часть, колдобины полуметровой глубины, заполнены водой, хотя дождей месяц уже не было. А в этих лужах блаженствуют огромные свиньи, не вылезая из этих луж даже тогда, когда над ними будет тарахтеть трактор. Как-то разговорился на эту тему с местным хозяином. Посадил бы у крыльца хоть рябинку, говорю, все-таки было бы красивей. Смеется. Я отвечает, уйду на месяц в тайгу, а там такая красота, сколько там рябинок да сосенок! Так что такие сосенки мне под окнами ни к чему. А зимой здесь все будет завалено снегом, все заметет. То же не до красоты. Вот и весь разговор.
Еще один старый дом в центре Вербового. Возможно — немецкая постройка?
——————————————————————————————————————————————————————————————————————————