Исары Горного Крыма. Блог фотографического краеведения

Были села Вербового. Часть 1   

Привожу очень интересные воспоминания Василия Иосифовича Палько (годы жизни 1937-2009) недавно обнаруженные мною в глубинах интернета, в которых повествуется о его детстве прошедшем в селе Вербовом Пологовского района Запорожской области. Описанные события происходили в период с 1940 по 1946 годы.

——————————————————————————————————————————————————————————————————————————

…Зелёная улица. Предвечернее солнце опускается за клёны и акации, которыми засажена улица. А вдоль улицы, по еле заметной тропинке в шелковистой мягкой траве, называемой спорышом, ходит молодая черноволосая женщина с ребёнком на руках. Пройдёт от наших ворот до ворот тётки Нинкиного двора, поворачивает назад, потом возвращается обратно, при этом, не переставая разговаривать о чём-то весёлом с тёткой Нинкой. Тётка Нинка таскает с колодца ведро за ведром, выливает воду в огромную бочку и тоже что-то весело отвечает, потому что обе смеются весело и заразительно.

Я всё это вижу как бы со стороны, но откуда-то я точно знаю, что эта женщина с тугой косой, собранной на затылке в один узел – это моя мама, а пацанёнок, что сидит у неё на руках как король на именинах – это я. На голове у меня надет белый мамин платок, видно, что бы я не замерз из — за вечерней прохлады. В руках – тряпичная кукла. Собственно, это и не кукла вовсе, а соска (за неимением резиновых сосок в то время применялись самодельные – в чистую тряпочку заворачивали кусок хлебного мякиша, дольку сливы или вишни и всё это полагалось давать ребёнку как настоящую соску, когда дитё начинало хныкать.) Но, не смотря на наличие в моих руках такой соски я время от времени не просто хныкал, а верещал и тянулся в сторону. И не потому, что я был голоден, а потому что мама останавливалась, а меня же всё время куда-то тянуло. Вот потому и ходит мама туда, сюда, от ворот до ворот, на ходу разговаривая о чём-то с нашей соседкой тёткой Нинкой.
Эта картинка исчезает в темноте, а взамен её из затененности возникает другая, более чёткая, более красочная. Наверное, я подрос и всё это вспоминается заметно ярче и острее.

… Всё та же улица. И место действия тоже – от нашего двора до ворот тётки Нинки. Только день солнечный, жаркий и мир вокруг сверкающий и ласковый. Из ворот нашего двора, тоже заросшего ковром спорыша, этой несгибаемой, износоустойчивой и ласковой травки, выходит отец, ведя под уздцы лошадь. Видимо, приезжал на обед. Мама, естественно, со мной на руках, провожает его до самой улицы. Потом неожиданно, подхватив меня руками подмышки, сажает на горячий и гладкий круп лошади и идёт рядом, поддерживая меня. Я ору от счастья и восторга на всю улицу. Отец поворачивается, что-то весёлое говорит маме, мама отвечает так же весело, со своего двора со смехом присоединяется тётка Нинка. Против её двора меня снимают с лошади. И на этом заканчивается моё первое осмысленно запомнившееся путешествие по этому зелёному, солнечному миру.

 

 

Вид на долину Вербовой с Новокарловской трассы

——————————————————————————————————————————————————————————————————————————

… И сразу другая картина. И темноте не надо уж чересчур уж светлеть, потому что действие происходит поздно вечером, когда и солнышко уже зашло и во дворе сумрак. В селе нет электричества, хотя самая крупная электростанция – Днепрогэс – расположена в 72 километрах от села, в Запорожье. Керосиновыми лампами двор не осветить керосина не хватает даже на освещение дома, и его дефицит компенсируется отблесками ушедшего за горизонт солнца, крупными южными звездами да встающей за Александрушкиным садом красной луной. Поэтому мне и видно все, что происходит в нашем дворе.

А происходит там нечто интересное и запоминающееся. Весь наш обширный двор заполнен людьми и лошадиными упряжками, три или четыре подводы одновременно разместились во дворе и около десяти мужчин с шутками и прибаутками стаскивают с возов тяжеленные мешки и ставят их вдоль завалинки под хатой. Отец, Коля и даже Петя участвуют в этой суете вместе со всеми. А я и моя старшая сестра и нянька Маня, тесно прижавшись, друг к другу, сидим на завалинке, нагретой за день и еще не остывшей до сих пор и с интересом наблюдаем за происходящим. Наши мужики, когда они в настроении и даже уставшие после рабочего дня, по любому поводу готовы зубоскалить, подкалывать друг друга, и видеть в любой ситуации что-нибудь смешное. А сейчас у них явно хорошее настроение и рад мешков под стеной хаты растет и растет. Потом я узнаю, что эти мешки заполнены зерном пшеницы, ржи, проса, кукурузы, было даже два мешка со свежемолотой мукой, из которой мама тут же на летней плите под старой вербой сварила галушки. Я к тому времени уже значительно подрос, потому что четко помню не только все происходящее вокруг, но ощущаю и помню до сих пор вкус и аромат этих галушек из муки нового урожая.

Спустя много лет я поделился этими воспоминаниями со своими родителями, и спросил у них — в котором году это могло быть. Отец сразу сказал, что я вспомнил позднюю осень тысяча девятьсот сорокового года. Значит, мне было уже три года. Отец хорошо отозвался о том периоде. Сказал, что к тому времени колхоз уже крепко стоял на ногах. Люди стали прилично зарабатывать и начинали жить вполне зажиточно. Кроме хлеба в виде зерна, на трудодни в тот год в каждый двор завезли по огромному возу кукурузных стеблей (бадылья), как основное лакомство для коров в зимнее время, полную телегу кормовой и сахарной свеклы для корма свиней и столько же кукурузных початков для домашней птицы. Шелушить эти початки, то есть отделять зерна от кочерыжек это работа и развлечение для всей семьи в долгие зимние вечера, когда за окном ветер, дождь, слякоть и неуют.

 

 

Старый дом в центре Вербового

——————————————————————————————————————————————————————————————————————————

Описываю так, как отложилось в памяти ребёнка. И для того, чтобы другим было понятно, о чём идёт речь, действительно необходимы такие отступления, комментарии событий. Своего рода голос за кадром, пояснение взрослого человека. Ведь многое из того, что всплывает в памяти, запомнилось преимущественно зрительно. А суть событий я тогда не знал, не понимал, да и знать не мог в силу своего малолетнего возраста. Окружающий мир ограничивался для меня в то время семьёй, хатой, двором, частью улицы вблизи наших ворот. А также степью от горизонта до горизонта, разнообразие которой всегда, в любой сезон привлекал внимание и интерес.

Да ещё двором наших ближайших соседей, что жили буквально в сорока метрах от нашей — по тропке среди картофельных грядок в огороде тётки Нинки, и ты у соседей. Здесь все знакомо, привычно и надёжно, как будто в своей семье. Здесь я свой. А вот поход на другую улицу, или даже в дальний конец собственного огорода воспринимался как кругосветное путешествие. Меня одного так далеко не отпускали, моя нянька и сестра Маня, старше меня на пять лет, старалась, чтобы я был постоянно в поле её зрения, следила бдительно. Это она требовала, чтобы я запомнил, что зовут меня Василь, по фамилии Палько, моя мама Зинаида Ивановна, отец, или тато по-украински, Иосиф Иванович, старшие братья Коля и Петя, а она сестра Маня.

И ещё, что тётка Нинка и дядько Герасим Лемишко это соседи и родители Гальки и Любки. Галька моя ровесница, Любка – с Маней одногодки, они непременные участники наших детских дел.

И ещё я должен знать, что живу я в селе Вербовое, в том конце села, который называется Доном или Донщиной, по улице Прогон.

Эту информацию я должен твердо помнить на случай, если вдруг где-нибудь потеряюсь, а такие случаи с другими детьми были.

Что касается самого села, то я там побывал через много лет, сначала вместе со старшими, а потом самостоятельно. Был на всех его улицах, особенно в западной и центральной его части. Но несмотря на то, что в селе я жил безвыездно до седьмого класса, в восточной его части бывал не больше пяти раз. Так получилось. Но представление о том, что такое наше поселение, какое его историческое, географическое, природно-климатическое положение, меня всегда интересовало. Теперь я, конечно, знаю, что село наше расположено в сотне километров юго-восточнее от Азовского моря, на юге Украины, в степной, засушливой и безлесной зоне на стыке Приазовской возвышенности и Причерноморской низменности. Степи здесь не похожи на ровные , как стол, степи соседней Таврии и Херсонской области. И совсем отличаются от холмистой, изрезанной оврагами равнины Донбасса и Донецкой области, хотя и там тоже, особенно в районе Волновахи и Мариуполя есть местности, похожие на нашу округу. А у нас степь – это нечто среднее, более мягкие и более плавные перепады высот. Неглубокие долины, называемые здесь балками, с пологими склонами и неширокими ложами перемежаются с невысокими кряжами, которые тем не менее, не мешают видеть степь на десятки километров вокруг. Здесь много солнца, жаркое лето, бесснежная, сравнительно теплая зима, жирные и плодородные почвы. Слой чернозема бывает до полутора метров толщиной. Немного бы влаги этой почве – палку сухую воткни в нее и через неделю она зазеленеет! А этой самой влаги здесь как раз и не хватает. На много километров вокруг не встретишь ни рек, ни речушек, ни озер, ни болот. И от того пошлет ли небесная канцелярия в нужное время дождик, и зависит благополучие этого благодатного края.

Нередко засуха сочетается с суховеями, пыльными бурями и ветром с юго-востока, называемым у нас «афганцем». «Афганиец» может дуть неделями, не принося ни капельки влаги, а наоборот, изничтожая и ту, что была до этого в почве. А иногда приносит с собой раскаленную желтую пыль пустынных песков Калмыкии, Средней Азии, а возможно, и из самого Афганистана. И тогда поднимает в воздух нашу черноземную, пересушенную плодородную почву на десятки метров вверх и тащит ее многометровой пеленой так, что сквозь нее ни солнца, ни света белого не видно. Меркнет солнечный день, превращается в мутные сумерки. Растут у малейшего препятствия, перед каждым кустом, перед каждым деревом, забором или домом высоченные сугробы. Только черные, а не белые, как зимой. И бури эти называются черными. А когда засуха, суховеи, палящее солнце объединяются и начинают действовать дружно на протяжение длительного времени – начинается катастрофа. Неурожай, бескормица, голод. И для людей, и для животных, и для растений – беда. Сам на себе испытал это в 1946-м году, что это такое. Расскажу об этом позже, если получится.

Если восточный ветер весной приносит с собой засуху, то западные зимние и осенние ветры, наоборот – дожди и слякоть. Очень мне не нравилось это время года. Неделями могут плыть над селом, над степью, над всем миром тяжелые, низкие серые тучи, роняя на землю то бесконечный, мелкий дождь, то крупные холодные капли. Короткий день, темнеет рано, лампу зажигать нежелательно ради экономии керосина, на улице слякоть неимоверная. Слой чернозема насквозь пропитан влагой, в это месиво проваливаешься по щиколотки, а из него вытаскиваешь ноги с налипшими на обувь пудами вязкой массы. Шагу нельзя ступить. Да и выходить на улицу нет смысла. Так же как и я вся ребятня сидит по хатам. Во-первых, из-за непогоды, во-вторых, из-за того, что обуть и одеть нечего.

Скука смертная, тоска зеленая. Барабанит дождь в маленькое окошко, завывает ветер в узловатых черных ветках абрикосин, плывут низкие тяжелые облака. В хате никого нет. Маня и Петя в школе, родители на работе. Что делать? Остается одно – устроится на широком, подоконнике и без конца смотреть на пустую унылую степь и на дорогу между этой степью и нашим огородом. Наша хата с краю и в окно, кроме этой степи ничего не видно. А там и смотреть, собственно, нечего. Иногда, правда, ветром сорвет где-то круглый шар перекати-поля, проследишь, как он катится под мелким дождем вверх от села до самого кряжа, где маячат три древних кургана, неизвестно когда, неизвестно кем и зачем насыпанных в полукилометре от нашей хаты и прямо перед нашими окнами. Иногда трусцой по шляху просеменит мокрая и продрогшая чья-то собака, направляясь по каким-то своим неотложным делам. А вот осторожно, с остановками и короткими перебежками, в село из степи пробирается заяц. Пусто, холодно и голодно сейчас в степи. Вот и хочется зайчишке полакомиться корой молодых фруктовых деревьев в наших садах. Ему это необходимо, а мне интересно смотреть на все это. Все-таки хоть какое-то да развлечение.
Конечно, были и холодные зимы. Примерно, раз в четыре года, вместо осенних и зимних дождей, с неба сыпался снег. То крупные хлопья и разлапистый, то мелкий, как пшено. Редко обходилось без ветров. Сырой северо-западный ветер разносил снег над голой и безлесной степью, поднимал его вверх. И тогда начиналась настоящая метель. Иногда в такие зимы температура понижалась до 6-8 градусов холода, а в некоторые годы еще больше, что в нашей местности воспринимается, как невыносимая стужа. Наметало высоченные сугробы, под самые крыши хат, так что утром приходилось откапывать наружную дверь и лопатой прочищать проходы к колодцу, стогу сена во дворе и к туалету, который, естественно, по «моде» тех времен находился на улице.

А если температура воздуха опускалась ниже минус 10 градусов, то это уже было близко к катастрофе. Плодовые почки таких деревьев как абрикосы, некоторых сортов яблонь и слив этой температуры не выдерживали и погибали. В таких случаях летом урожая не жди. Но все-таки сравнительно теплых и сырых дождливых зим было больше, когда даже под Новый год, даже в январе – феврале шел дождь, дул ветер и слякоть была невообразимая. Грязь, в которую превращался эталонный чернозем, прилипала пудами к обуви. Без особой надобности никто и не пытался куда-либо идти или ехать. Вот и сидели люди в такое время по своим хатам.

 

 

За околицей села

——————————————————————————————————————————————————————————————————————————

Середина дня, а в хате сумерки. Сижу один. То, что один – не удивительно, в селе ребятню рано приучают к самостоятельности и сама сельская жизнь принуждает ребят взрослеть раньше времени. Поэтому, оставить трех–четырехлетнего пацаненка на какое-то время одного в хате было делом обычным. Ваньку Шаповала, у которого в семье, кроме мамы, больше никого не было, вообще, при острой необходимости привязывала тетка Поля веревочкой к ножке стола надолго. И ничего – обходилось! У меня положение было куда лучше – Маня и Петя учились в школе в разные смены. Маня ушла в школу утром рано, когда я еще спал, а Петя – полчаса назад, оставив меня одного ждать прихода сестры. Так и передавали меня по смене друг другу.

А родители – вечно на работе. В теплое время года мы их практически не видели, пока продолжались полевые работы в степи. А продолжались они ни много, ни мало – с апреля по октябрь, родители в этот период уходили утром из дома, когда мы еще спали, а приходили поздно вечером, когда мы уже спали. Но, всегда по утрам, проснувшись, мы обнаруживали приготовленную мамой еду на плите, а в кладовке или в буфете процеженное молоко утренней дойки. Значит, мама встала чуть свет, успела подоить корову и приготовить полноценный обед на всю семью и на весь день. И сколько она спала, непонятно. Ведь надо было еще покормить домашнюю скотину, выпроводить корову в стадо. И все это не так просто, особенно приготовление пищи на нашей плите. Почему – расскажу позже.

Потом все это хозяйство: корова, теленок с поросенком, гуси, утки, да и вообще работы по дому, в саду и в огороде ложились на наши плечи. Какая работа не по силам младшим – выполняли старшие, что не успевали старшие – подключались все; если что-то не умели, учились это делать друг у друга. Но справлялись и справлялись неплохо, по словам родителей и соседей. Но такое напряжение для всех было, повторяю, только в теплое время, когда по поговорке – день год кормит. А наступала осень и где-то в октябре – ноябре заканчивались все работы в поле, в саду и в огороде. Урожай убран, все спрятано в кладовки, амбары и закрома. Степь опустела, в саду с деревьев облетела листва, животные со стойла на улице или летних станов переведены в теплые конюшни, коровники, кошары. Короче говоря, под крышу.

А для людей наступал период расслабления, период отдыха. Сезон, когда можно ходить в гости, сделать какие-то свои личные дела или важные работы по дому. В это время люди устраивали свадьбы, ездили на базар, продавали излишки, на вырученные деньги покупали необходимые для дома товары и вещи. Часто устраивали всяческие «вечернинки», как сейчас говорят, иногда и без повода. Но обычно «подворачивался» праздник, причем праздники как советские, так и религиозные отмечали широко, шумно и весело.

Конечно, и зимой в колхозе и личном подворье находилась масса работ. В колхозных амбарах сортировали и подрабатывали зерно, в кладовых перебирали овощи, на фермах и конюшнях ухаживали за животными. И еще набиралась масса срочных и не очень работ. Но трудовой накал уже не тот, что летом. Уходили на работу позже, приходили с работы пораньше. В полную силу продолжали работать только так называемые постоянные работники. Своего рода колхозная элита, как сказали бы сейчас. К этой элите относились животноводы: доярки, свинарки, птичники, овчары, а так — же кузнецы, кладовщики, заведующие базами и мастерскими, короче говоря, люди, без которых не могло нормально функционировать не такое уж простое коллективное хозяйство. Это люди знающие свое дело, уважаемые как рядовыми работниками, так и начальством. У них была постоянная круглогодичная работа и, следовательно, постоянный и твердый заработок Отец работал конюхом. Это тоже постоянная работа. Весьма уважаемая и престижная, между прочим, в те времена профессия. Тогда благополучие и единоличных крестьянских хозяйств, так и крупных коллективных держалось на единственной в то время тягловой силе – безотказных лошадках. При помощи их пахали, сеяли, косили, перевозили всяческие грузы, выполняли массу других неотложных работ. Это были незаменимые помощники сельчан в те времена, а в каком состоянии находилась эта тягловая сила, волновало и заботило каждого. А посему и люди, хорошо умеющие и хорошо выполняющие работу конюха, были на вес золота. И ценились даже выше, чем пока редкие на ту пору трактористы и комбайнеры.

Отец работал на конюшне по графику – двое суток на дежурстве, сутки дома. А летом, когда все основные работы перемещались в поле, и все конюшни, естественно, тоже перемещались в степь, в полевые станы на месяцы, мы его, как и маму, дома почти не видели. Мама работала в полеводческой бригаде. А это значит, что весь цикл крестьянских работ — сев, прополка всходов, жатва колосовых, выращивание свеклы, кукурузы, проса, подсолнечника, гуртовка на зимнее хранение в амбары или склады – святая обязанность полеводческих бригад, от которой не отвлечься, не устроить себе выходной.

 

 

В центре Вербового

——————————————————————————————————————————————————————————————————————————

Память снова возвращает меня в сумрачный зимний день, когда я сидел один дома, смотрел на серую пустынную степь и с нетерпением ждал, когда хоть кто-нибудь из родных появится дома. Первой появилась Маня. Я долго наблюдал через окно, как она избавлялась от налипшей на обувь грязи. Для этого у крыльца была устроена чистилка, железная пластина, прибитую к двум абрикосовым чурбакам узкой и заостренной частью вверх, которой и счищали основную часть прилипшей к обуви грязи. Потом надо было потереться обувью по кучке лежавшего рядом курая, так называют у нас крепкие, гибкие и густые шары перекати–поля, хорошо очищающие остатки грязи. И для окончательной оставалось только помыть обувь посредством тряпки и воды из стоявшего рядом ведра. Процедура долгая, муторная, хлопотная, но зато в помещение не заносится вся эта липкая грязь и, сняв обувь в сенях, можно заходить в хату, не опасаясь запачкать простеленные на глиняном полу чистые домотканые половики. Этот процесс соблюдался всегда неукоснительно. Поэтому, в хате, как правило, соблюдалась чистота, что в подобных условиях было весьма не просто.

С приходом Мани на душе стало веселей. Еще веселей стало, когда пришел со школы Петя. А вечером, когда уже стемнело, а это фактически часа в четыре, с работы пришла мама и, конечно, стало еще лучше и спокойней.
Тато сегодня не придет – он на круглосуточном дежурстве.

Что будет дальше – я знал. Потому, что такие вечера повторялись в это время года ежедневно и на протяжении многих лет, сколько я себя помню. Мама позовет Петю, как старшего, и они вдвоем начнут «управляться». Так назывались все работы по уходу за скотиной. Петя в первую очередь принесет в хату со двора большую, плетенную из ивовых прутьев, корзину соломы и корзину бадылья (это объеденные коровой стебли кукурузы), это наше главное по тем временам топливо. А сам станет помогать маме. Вдвоем они почистят стойло коровы, Петя как мужчина вынесет лопатой навоз во двор, аккуратно сложит его в навозную кучу в углу двора, затем натаскает воды из колодца, напоит корову, заменит ей мокрую подстилку на сухую, потом принесет со двора корове охапку кукурузных стеблей — на ужин. Мама за это время приготовит нетерпеливо визжащему поросенку пойло из вчерашнего, кислого молока, мелко измельченной свеклы, воды и помоев после мытья посуды все это выльет в его корытце и он азартно и умиротворенно начал поедать свое «изысканное» блюдо, время от времени довольно похрюкивая. В порядке последней операции этого «управления», мама подоит корову, процедит и разольет по крынкам молоко. Потом спустит его в погреб, так назывался метровой глубины приямок в кладовке, заменяющий в те времена холодильник, о которых тогда не только не слышали в селе, но даже не предполагали, что такие могут существовать. Кур, ввиду темного времени суток, кормить не станут – Петя покормит их завтра, как рассветет. Но кукурузное зерно он приготовит заранее, стащив с чердака полведра кукурузы. Да притащит с колодца и поставит в сенях два ведра воды, чтобы вода за ночь нагрелась и было, чем поить корову завтра утром.

Мы с Маней за это время разожгли печку, подогрели все, что осталось на ужин, поставили подогревать воду в чугунке, чтобы было чем помыть посуду. В хате было две печки. Одна, большая, называемая почему-то русской, располагалась она почти на четвертой части комнаты. Предназначалась, в основном, для выпечки хлеба. Ведь тогда в селе в магазине хлеб не продавали, ввиду отсутствия самих магазинов. Хлеб пекла на всю семью и на всю неделю каждая хозяйка в своем доме, на своей печке и из своей муки.

Возле другой, маленькой печки, называемой чаще плиткой, которую разжигали практически ежедневно для приготовления пищи и для обогрева жилища, мы сейчас и хлопотали. Маня садилась на низенькую скамеечку перед открытой дверкой. Я же усаживался рядышком и мы начинали священнодействовать. Основным топливом, как я уже говорил, была солома, бадылья, а иногда длинные сухие стебли подсолнечника. Дров в прямом смысле мы не знали. Местность наша безлесая, степная. Каждая деревянная щепка была на вес золота. Угля мы вообще ни разу не видели в то время, хотя угольный Донбасс был от нас в какой-нибудь сотне километров. Но уголь шел только на государственные промышленные предприятия. Ветки фруктовых деревьев после осенней или весенней обрезки, стволы засохших от старости абрикосин или вишен, выкорчеванных и распиленных на чурбаки, шли на большую печь – на соломе ведь хлеб не испечешь. А соломы у нас хватало! Во дворе высокая длинная и высокая скирда, если не хватит, то привезти с поля, по-моему, особых проблем не было. Солому, кроме овсяной, которую любили лошади, особенно нигде не применяли. Разве что на подстилку для скотины да на топливо, как в настоящий момент. Маня брала пук соломы, укладывала на успевший остыть за день пепел, сверху помещала стопку бадылья и поджигала. Бадылья без соломы горели плохо. Солома же, наоборот, сгорала мгновенно и разжечь настоящий огонь быстро было проблемой. Надо ежеминутно подкладывать небольшими порциями солому, чтобы огонь не погас. Лишь через некоторое время от печки потянуло теплом, блики от пламени заиграли по стенам. Только по углам еще прячется темнота, создавая какую-то таинственную и романтичную обстановку, будто сидишь где-то в степи или в тайге у костра. С тех пор сидеть у печки и поддерживать огонь стало моим любимым занятием и обязанностью. Одно мне до сих пор не понятно, как наша мама в таких условиях могла одна и без посторонней помощи по утрам поддерживать огонь, готовить первое, второе и еще выполнять одновременно массу других дел. Одному Богу известно!

Мама с Петей закончили, наконец, все дела по «управе», вернулись с чувством выполненного долга в хату. Мама зажгла керосиновую лампу. Лампы керосиновые со стеклянным абажуром по мощности подразделялись на пятилинейные, восьмилинейные и самые мощные – двенадцатилинейные. У нас была восьмилинейная. Подвешивалась на специальной подвеске под самим потолком и освещала комнату так, как ныне освещают электрические лампочки в сорок ватт. И тем не менее сразу исчезла темнота в помещении, просветлели темные, таинственные и поэтому страшноватые прежде углы и закоулки. От света и от распространившегося от печки тепла стало совсем уж уютно и радостно.

Мама собрала на стол то, что мы с Маней подогрели или по-быстрому что-нибудь приготовила заново. Поужинали, помыли посуду. Все. Впереди долгий вечер, до сна еще добрых пять часов. После ужина – свободное время. Ну да – это у нас с Петей свободное время, а у Мани – уроки. Но вот Маня закончила и тоже свободна. Это мы, дети, переделали все свои дела. А мама у нас не могла без дела. Я в жизни не видел, чтобы она сидела просто так, сложа руки, без работы. Вечная труженица – то она у плиты что-то готовит, а готовила она по первому классу. До сих пор помню всю эту вкуснотищу, приготовленную, кстати, из самых обыкновенных продуктов. То она садится за прялку или за веретено, или постоянно что-то шила, вышивала, стирала, ставила без конца заплатки на наши ношенные–изношенные одежки. И делая свою нескончаемую работу, умудрялась рассказывать интереснейшие истории из жизни или читала стихи. А стихов она знала великое множество. Просто поразительно, как мог человек, проучившийся, по ее же выражению «две зимы» в церковно-приходской школе, мог знать столько стихов! Две зимы это в буквальном смысле слова, потому, что тогда учебу в школе начинали не первого сентября, как у нас теперь заведено, а каждый год по-разному, в зависимости от окончания всех работ в степи и в огороде. А оканчивались они нередко в начале ноября, то есть в аккурат начала зимних холодов, когда уже можно было обойтись в хозяйстве и без детского труда. Отсюда и название срока обучения – две зимы. Тем не менее, именно от мамы я впервые услышал стихи Языкова, Майкова, Плещеева, Пушкина, даже Гете – «Лесной царь». Это она помнила со времен своей учебы в школе. Кроме этого держала в памяти все стихи, которые заучивали наизусть во время своей учебы Коля, Петя, Маня по своей школьной программе. Именно мама привила мне любовь к литературе и к стихам в особенности. Повзрослев, я и сам попытался что-то там рифмовать. Не ахти, какие шедевры, но что осталось от прежних времен я сохранил и ценю, прежде всего, как память о маме и моем памятном прошлом.

Не менее интересны были ее рассказы о своем детстве, о жизни в те времена, которые даже мне представляются сейчас такими же далекими, как история древней Греции или средних веков.

Мама родилась в 1900-м году, 10 ноября, на шесть дней раньше, чем тато, день рождения которого – 16 ноября того же 1900 г. Это обстоятельство всю жизнь было поводом для шуток: «Кто в доме старше – ты или я?», «Указание старших надо выполнять», — такие или примерно такие дружеские пикировки и шутливые подтрунивания на эту же тему по разным поводам я слышал довольно регулярно. Постоянно помню и о той веселой, заботливой, дружеской и благожелательной обстановке, которую всегда старались поддерживать и сохранять в нашей семье, благодаря нашим мудрым родителям. И постоянно задумывался, поражался и поражаюсь, их постоянному и неизбывному оптимизму, при тех всех тяжелейших поворотах судьбы этого поколения. Какой невероятно сложной была жизнь, сколько им пришлось пережить, сколько довелось испытать. Жизнь при царе в начале века, первая мировая война, революция, и не одна, гражданская война, разруха, единоличное хозяйствование, коллективизация. Для нескольких поколений многовато – то что пришлось испытать одному. А как показали дальнейшие события, самые страшное было еще впереди. Но и из того, что было ими уже пережито – было что вспомнить, и было о чем рассказать. Эти рассказы о прошлом были для меня очень интересными и я, как губка, впитывал в себя и запоминал.

 

 

Степные улочки Вербового

——————————————————————————————————————————————————————————————————————————

Продолжение Были села Вербового. Часть 2…

Также предлагаю посмотреть небольшой документальный фильм-интервью о судьбе человека 20 века Кириченко Пелагеи Ивановны, родившийся в 1924 году в селе Конские Раздоры Пологовского района. Её рассказ служит эмоциональным дополнением вышеприведенного поста.

 

 

———————————————————————————————————————————————————————————

Если Вам понравился материал этой статьи, то Вы можете помочь блогу Исары Горного Крыма, а мы со своей стороны обещаем новые увлекательные материалы по истории Крыма и Лукоморья.